Аукцион 607s1
Из Санкт-Петербурга: редкие книги, автографы, фотографии, открытки и плакаты
от Литфонд
Контакты аукционного дома
19.9.24
107078, Москва, Большой Харитоньевский переулок, д. 24, стр. 2, этаж 2. Тел.: +7 (495) 792-48-92
190068, Санкт-Петербург, улица Союза Печатников, дом 6. Тел.: +7 (812) 372-77-78
Екатеринбург, Международный Центр Искусств «Главный проспект», просп. Ленина, дом 8, 9 этаж, 909 офис
190068, Санкт-Петербург, улица Союза Печатников, дом 6. Тел.: +7 (812) 372-77-78
Екатеринбург, Международный Центр Искусств «Главный проспект», просп. Ленина, дом 8, 9 этаж, 909 офис
Условия участия
Демо
Аукцион закончен
|
ЛОТ 42:
Первая книга автора с уникальным стихотворным автографомГаршин, В.М. Рассказы. ...
далее...
|
|
|
|
Первая книга автора с уникальным стихотворным автографом
Гаршин, В.М. Рассказы. СПб: Тип. А.М. Котомина и К⁰, 1882. 216, [2] с. 18,5×13,5 см. В полукожаном переплете эпохи. Потертости переплета, утрата титульного листа. На свободном листе форзаца — наклейка с адресом М.Г. Малышева.
В конце блока вплетен лист (27×20 см) с рукописью стихотворения В.М. Гаршина «30 декабря 1877 года (На смерть Некрасова)». Лист надорван в нижней части. Прощай, прощай, прощай!... Не будет песен больше, Певец умолк навек; Быть может он и мог бы петь их дольше, Но он был человек, И умер... Умерла в нем раньше правда жизни. Не думает ли кто, Что пошлостью бесцельной укоризны Хотел я имя то, Что возбуждало в нас чистейшие порывы, Позорить иль пятнать? Но были ли они в самом нём живы, Кто может то сказать? Его могучий дар, его, быть может, гений Царил над ним самим, Над пошлостью его житейских увлечений, Он умер вместе с ним. Плачь, русская земля! Не человека, силы Лишилась ты навек. Плачь! Потому что гений сшел в могилу, Хоть умер — человек. ВГ Стихотворение В.М. Гаршина «30 декабря 1877 года (На смерть Некрасова)» впервые было обнаружено в записной книжке писателя (ныне хранится в ИРЛИ РАН) и опубликовано Е.В. Базилевской в 49-50 томе «Литературного наследства» (М.: Изд-во АН СССР, 1949, с. 635-639): «Оно было написано Гаршиным, несомненно, в самый день некрасовских похорон. Эта дата устанавливается уже самим заглавием стихотворения: „1877 года, 30 декабря“. Гаршин непосредственно принимал участие в похоронах Некрасова. Он следовал в траурной процессии за гробом поэта, присутствовал при его погребении на кладбище, слушал знаменитые речи над открытой могилой Некрасова, произнесенные Достоевским, Плехановым и другими. Вероятно, сразу же по возвращении с похорон, под воздействием полученных впечатлений, Гаршин и занес в свою записную книжку (ту самую, которая потом сопровождала его в походе в Болгарию) сложившиеся у него стихотворные строки». Текст стихотворения в записной книжке имеет разночтения с представленным автографом; насколько можно судить, наш вариант — беловая версия стихотворения, подаренная Гаршиным своему другу М.Г. Малышеву. К лоту приложены: 1. Двусторонняя фотография: Михаил Малышев в ресторане. Михаил Малышев на этюдах. 1890-1900-е гг. 14×10,5 см. 2. Фотография: Михаил Малышев с художниками на открытии выставки. 1900-е гг. 9,5×8 см. 3. Н.х. Портрет Михаила Малышева. 1900-е гг. Б., кар. 13,5×9,5 см. 4. Вырезка из газеты «Советская Россия» (№ 81 за 1988 год) с материалами о В.М. Гаршине. Провенанс: из архива живописца и графика Михаила Георгиевича (Егоровича) Малышева (1852–1912), близкого друга В.М. Гаршина. «Всеволода Михайловича Гаршина я помню с 1865 г., когда я поступил во второй класс бывшей С.-Петербургской 7-й гимназии, ныне 1-го реального училища. Гаршин только что перешел из первого класса во второй, и тут мы с ним познакомились и сошлись. Он был мальчик необыкновенно скромный, но веселый, уживчивый и чудесный товарищ и хотя я и не отличался всеми этими качествами, но мы с ним подружились и до самой трагической кончины Гаршина жили душа в душу. Раз только нашла тучка на нашу дружбу, да и то кругом был виноват я и Всеволод Михайлович рассердился больше по принципу. Я был пансионером, а Всеволод Михайлович приходящим; нас, пансионеров, кормили неважно и для здорового, сильного шалуна даже очень мало, почему я частенько бывал впроголодь. Гаршин же, приходя в училище ежедневно, приносил с собою завтрак- и вот раз, в особенно плохую минуту, я напал на него, отнял завтрак и сел. Это грубое насилие страшно возмутило Всеволода Михайловича и мне стоило больших усилий, признав всю неблаговидность моего поступка, примириться с ним. Это наша единственная ссора за все 23 года дружбы. Частенько, вспоминая годы детства и дойдя до этого эпизода, Гаршин не мог не прибавить: «А все же, сознайся, это было подло!» (...) Когда в 1877 г. была объявлена война Турции, Гаршин с одним из своих друзей, В.Н. Афанасьевым, бросили Горный институт, где они были студентами, и отправились в действующую армию. Приехав в Кишинев, они зачислились в Волховский полк и на другой же день выступили в поход. В августе месяце и мне удалось в попасть в Болгарию и, прибыв в гор. Белу, я узнал, что Гаршин ранен и находится тут же в походном лазарете. Наша встреча в Беле была совершенной неожиданностью для лас обоих и поэтому, несмотря на печальную госпитальную обстановку, очень нас порадовала. Рана Гаршина была не опасна: пулей пробило ему мякоть ноги выше колена на вылет, кость осталась цела. Я нашел его на койке бодрым и веселым. Те несколько часов, которые мы провели вместе, были для нас обоих манной небесной. Я привез целый короб новостей о Петербурге, откуда я выехал только месяц назад (к Петербургу же Гаршин чувствовал всегда особую любовь, да и не мудрено — лучшие годы юности прошли здесь, его воспитание, юношеские восторги, лучших друзей — все это дал ему Петербург, в Петербурге он чувствовал себя в своей сфере), а Гаршин посвятил меня в тайны военно-походной и боевой жизни, с которой уже ознакомился на опыте. Тут же в госпитале услышал я от него эпизод, послуживший темой для его рассказа «Четыре дня». После сражения при Езерджи наши, подобрав раненых, отступили, ушли и турки, и только через четыре дня наш батальон, в котором служил В. М., пришел похоронить убитых. В кустах найден был между убитыми и еле живой солдат, если не ошибаюсь, 2 стрелковой роты Болховского полка, с перебитыми гранатою ногами. Факт этот так поразил В. М., что он, придя на бивуак, немедленно же принялся за свои «Четыре дня». Так как все детали были еще свежи в его памяти, то рассказ, — а рассказывал он очень хорошо, — вышел необыкновенно сильным и произвел на меня громадное впечатление. Однако Гаршин, по свойственной ему скромности, сильно побаивался, что рассказа его не примут в «Отечественные Записки». Пробыв в Беле несколько часов, я распрощался с Гаршиным, так как должен был следовать с партиею дальше, а когда через неделю мне опять случилось быть в Беле — Всеволода Михайловича уже не было в госпитале, он уехал лечиться в Россию, в Харьков" (Из воспоминаний М.Г. Малышева).
